Эхолетие - Страница 83

– Нет тут никакого конфликта, умник, – он посмотрел на Лёшку, – послал бы я тебя и твоего друга по матери, но вот только Бартенева послать не могу… Короче, да, я тогда в ЧК служил, точнее в НКВД, но не опером. Я в бухгалтерии работал, помощником начальника финансовой части. В жизни не додумался бы пойти туда работать, да отец мой настоял. Он тоже по профессии от Бога – начальником следственной части был. Знал всё и понимал всё, в рамках своего дела, конечно. Погиб еще в войну… Так вот, в первый свой год службы встретился я с Бартеневым у нас в управлении. Арестовали его по пятьдесят восьмой. Молодой я был, неосмотрительный, попал случайно во время допроса и поздоровался с Владимиром Андреевичем уважительно, радостно, что-ли. Могли за это, одним словом, с работы выкинуть, как минимум, и выкинули бы, да вот твой дед, – Сорока взглянул на Поля, – сделал вид, что не знает меня, хотя знал прекрасно. Да и ещё со «следаком», конечно, повезло – Поволоцкий его фамилия была. Он умный дядька был и прекрасной души человек. Ни хамства, ни грубости, никого не обругал ни разу, хотя при его власти… тоже погиб… – тяжело вздохнул рассказчик и закурил новую папиросу, – в первые дни войны попросился на фронт, да так на этом фронте и остался, где-то под Калугой. Так вот, – от глубокой затяжки Сорока закашлялся, но продолжил, – как-то через пару недель после того допроса встретил меня Поволоцкий в курилке, хотя сам не курил … м-да, нашел он меня и говорит так, со значением: «Приговор сегодня вынесли твоему Бартеневу, высшая мера». Я тогда еще, помню, растерялся и говорю: «Ну а я-то что?». А он внимательно так на меня посмотрел и сказал: «Ну, так, на всякий случай» … Я еще долго потом думал, неспроста он ко мне подходил. Понятно было, что предупредить хотел, зачем только? для чего? Потом я с отцом поговорил о том, о сём и понял, что родственникам в те годы о судьбе расстрелянных ничего не сообщали, «десять лет без права переписки» и всё. Вот я и подумал, что намекал Поволоцкий именно на это обстоятельство. Правда, я ждал, что, может, жена его будет искать, но никак не ожидал, что это будет внук, да еще почти через пятьдесят лет. Ты гордись своим дедом, Паша, правильным человеком он был и совсем не трусливым. Такие дела, молодежь.

Вторая гильза легла в пепельнице параллельно первой. В комнате наступила тишина, нарушаемая только ходиками, висевшими на стене, и далеким мычанием коровы. Лёшка, прислонившись к деревянной стене, молча покуривал с отстраненным взглядом, Поль же напротив, слушал рассказчика, приоткрыв рот, и по нему было явно заметно, какой ворох вопросов он уже приготовил.

– Василий Иванович, а что потом было? Моего деда казнили? А где казнили? А когда?

Сорока с сожалением пожал плечами и немного приподнял белёсые брови:

– Я ж говорю, я бухгалтером был, а не опером… – Он дотронулся до кончика носа и прикрыл зевок ладонью. – Мне никогда не докладывали, а спрашивать о подобном в те времена было не принято.

Поль растеряно оглянулся на Лёшку, а тот как будто ждал паузы, встрепенулся и одарил широчайшей улыбкой Сороку:

– Василий Иванович, спасибо! Вы нам очень помогли, только у меня рацпредложение – ваша картошечка с грибами, а наша колбасочка, а? А то я с ума от запахов сойду.

– И то верно, молодежь, а то мы как не русские сидим, – он встал и пошел к плите, чуть прихрамывая на правую ногу.

Лёшка в ответ на вопросительный взгляд Поля вытянул руку в его сторону, открытой ладонью вперед: «подожди, не суетись». Он встал, достал из сумки бутылку водки и уверенно поставил ее на стол, после чего вытащил батон хлеба с колбасой и догнал хозяина со смешком:

– А мы тут не все русские, – намек был насчет Поля. – Василь Иваныч, где у вас нож? Я колбаску пока настрогаю.

Сорока милостиво кивнул, то ли в сторону ящика с ножами, то ли соглашаясь на плотный завтрак с дегустацией спиртных напитков. Ровно через пять минут они дружно завершили приготовления к нехитрой трапезе, и вот Лёшка, уже сидя за столом, наполнил три рюмки и подвинул их Полю и хозяину. Сорока лихо, по-молодецки махнул водку, немного откинувшись назад, Дюваль даже не прикоснулся к рюмке, а Самойлов едва пригубил и накинулся на жареную картошку с грибами.

Под бесхитростные разговоры время текло не спеша. В пустой болтовне под закусочку было убито не меньше получаса. После третьей рюмки Сорока как-то напыжился и покраснел, его речь стала более агрессивной и яркой. Лешка внимательно прислушивался к её темпу и в удобный момент снова повернул разговор в интересующее его русло. Небрежно наливая хозяину четвертую рюмку, он невзначай оборонил:

– Василь Иваныч, может, покажете фотки, когда вы в НКВД служили? У вас в те времена звание в кубарях мерялось, да?

– Ага, кубарями и шпалами, точно так, а фоток почти не осталось, вон одна на стене висит – там мы в управлении снялись, отец тоже там, жив еще был… – он махнул рукой в сторону стены, на которую оперся Поль. Лешка, пользуясь моментом, подошел к ней и бережно сняв искомую деревянную рамку с пожелтевшей фотографией, поднес её к Сороке. Поль, увидев знакомое фото, пытался что-то сказать, но тяжелый ботинок друга пригвоздил его ногу к полу.

– Это вы такой молодой? – Самойлов указал на самого молодого парня на групповом портрете.

– Догадливый, – улыбнулся Сорока, – да … пацаном тогда еще был … а вот отец мой , а вот начальник нашего управления Якименко, а это мой начальник, Семенов… он финчастью тогда заведовал, – узловатый палец скользил по лицам бережно, едва их касаясь, – Я-то случайно тогда в кадр попал, просто мимо пробегал, смотрю, начальники фотографируются, дай, думаю, тоже… только позже узнал, что это на юбилей ЧК заслуженных сотрудников снимали…так я тоже на доске Почета год висел, – старик еще раз улыбнулся своим пожелтевшим от времени друзьям, положил их на стол и взялся за рюмку. Лёшка дипломатично подождал, пока кадык Сороки совершит возвратно-поступательное движение, и небрежно спросил, ткнув пальцем в худое лицо слева в первом ряду: