Эхолетие - Страница 82

Дверь помолчала, подумала немного, постучала своим полотном о косяк и осторожно открылась, показав лицо своего хозяина :

– Я правильно расслышал? – голос утратил металл и задребезжал старческим надтреснутым колокольчиком.

Лёшка повернулся в Дювалю и протянул руку ладонью вверх: «Записку!». Тот, зачарованный старинным русским обрядом знакомства, стоял как соляной столп, совсем не двигаясь, но среагировал быстро и извлек из кармана то, о чем попросил Алекс. Лёшка сделал еще несколько твердых шагов вперед и протянул Сороке клочок бумаги возрастом в пятьдесят лет. Тот бережно её принял, прочитал два слова и молча распахнул дверь перед гостями.

Запах свежеструганного дерева и жареной картошки приятно пощекотали обоняние. Домик был небольшой, но содержался в чистоте. Обшитые вагонкой стены были увешаны полочками, на которых хранилась посуда, кружки, стояли бесчисленными рядами коробочки, на крючках висела одежда, причем не только верхняя, но и костюм, рубашки и даже свитера. Старые фотографии родственников, очевидно давно уже ушедших, смотрели на гостей строго и настороженно. Большая печь поделила помещение на три части. Самая небольшая с тонкой фанерной перегородкой, служила спальней, а вторая состояла из кухни и собственно гостиной с небольшим деревянным столом посередине, накрытым яркой клеенкой. В углу помещения притаились нехитрые рыболовные снасти и несколько разнокалиберных грибных корзинок, составленных по принципу матрешки, одна в другую, да три пустых бутылки из под портвейна, на которые, очевидно, намекала соседская девчонка, сообщившая о долгом ужине её деда и Сороки. Хозяин кивнул в сторону стола, и молодые люди, разувшись и раздевшись, присели на деревянные табуреты, почерневшие от времени. Поль удивленно крутил головой по сторонам, Лёшка же, напротив, был сосредоточен и внимателен.

Сорока подошел к крохотной переносной газовой плите, выключил шкворчащую сковородку и, закурив папироску, подсел к гостям за стол. На этот раз Лёшка внимательно рассмотрел скуластое, слегка обрюзгшее и уставшее от возраста лицо хозяина дома. Оно мало чем отличалось от других лиц представителей среднерусской возвышенности, разве что розоватым оттенком лица и лысины, обрамленной по окружности остатками коротко стриженных, ярко рыжих волос. Голубые глаза хоть и были поблекшими, но смотрели жестко.

– Ну что, «журналисты», давайте знакомиться заново.

Лёшка, ничуть не смущаясь, представился еще раз:

– Я Алексей, это Павел, внук Бартенева. Я действительно студент, но только юрфака, а Павел преподаватель французского в нашем университете. Мы занимаемся розыском его родного деда и хотели бы узнать подробности его гибели и, самое главное, место захоронения. Как я понимаю, вы один из немногих, кто может что-либо сообщить о его судьбе.

Сорока внимательно послушал Лешку, кивнул и неожиданно обратился к Полю:

– Скажи мне, Павел, а почему ты только сейчас начал деда искать, спустя столько лет?

– Я… мы… – Поль растерянно оглянулся на Лёшку. Друг мгновенно пришел на помощь:

– Василий Иванович, да искали они вместе с матерью и бабушкой, но безрезультатно. Мы и на вас вышли, в общем-то, случайно …

– Лёш, послушай, – Сорока не церемонился, – если хочешь услышать от меня то, что вас интересует, не надо ничего придумывать. Я долго уже живу и ложь за километр слышу. Твой друг слово «я» говорит с акцентом, а ты мне тут плетешь… Давай еще раз сначала, а своё вранье оставь для других.

Лёшка безразлично пожал плечами: «ну что ж, без церемоний, так без церемоний», и изложил коротко суть дела:

– Я не сообщил вам всю правду не из корыстных побуждений, а исключительно во избежание конфликта интересов. Вы же служили в НКВД, а Поль, – он кивнул в сторону друга, – по отцу француз, со всеми вытекающими последствиями. А всё остальное – правда. Он – внук Владимира Андреевича. Его бабушка и мама бежали за границу и искали Бартенева все эти годы. Поль попал по распределению на работу в наш город, ну и дело пошло веселей. Мы несколько дней назад обнаружили, что Сорока – это не кличка и не фамилия зека, а фамилия сотрудника ЧК. По понятным причинам в адресном столе вы не указаны. Так что, действительно, благодаря Нелюбину, хотя и против его желания, мы сейчас сидим здесь.

Лёшка замолчал, вежливо рассматривая сизые клубы папиросного дыма и отрешенное лицо Сороки. Неожиданно подал голос молчавший до сих пор Поль:

– Скажите, а вы действительно видели моего деда? – волнение вперемешку с радостью и печалью сквозило в каждом слове Дюваля. – Расскажите, пожалуйста, всё, что сможете. Моя мама всю жизнь его искала и будет счастлива узнать любую деталь.

Сорока молча кивнул, откашлялся и, почесав трехдневную щетину, начал рассказ:

– Я не только видел твоего деда. Впервые я познакомился с ним в тридцать четвертом, он в том году у нас экономику читал. Интересно читал, надо сказать. Были разные тогда преподаватели: одни читали формально, без сердца, что ли, а другим необходимо было донести знания до студентов и по-другому никак. Вот Владимир Андреевич именно таким и был. Мы с удовольствием на его лекции ходили. Учитель от Бога, одним словом. Сколько я его видел и слышал, он никогда не агитировал за троцкизм или против Советской власти, да вообще, мне кажется, он политикой не очень интересовался.

Отставной чекист задумался на секунду, нырнув в реку воспоминаний, очевидно в тот отрезок времени, когда она была еще полноводна и не видать было берегов, потому как событий было много и хороших и не очень. Но они происходили постоянно, а не как сейчас: хорошо сходил в туалет – уже событие… Тлеющая папироса обожгла пальцы, Сорока чертыхнулся от неожиданности и, зло раздавив гильзу в пепельнице, продолжил: