Эхолетие - Страница 51

– Бартенев! – громко и ясно прозвучал голос врача.

– Что? – не поворачиваясь, откликнулся Владимир Андреевич. Всего лишь на мгновение в окне блеснул чей-то цепкий взгляд, и миска встала на кормушку. Если бы Бартенев этого не ожидал, то скорее всего он бы решил, что это ему почудилось.

– Поедите, перевяжу, – продолжил игру врач.

Владимир Андреевич с тарелкой в руке подсел к Нестерову

и возбужденно попросил:

– Пожалуйста, завтра утром еще раз.

В эту ночь Бартеневу сложно было уснуть. Сначала он ломал голову над тем, как написать записку. Не было ни бумаги, ни карандаша. Были только бредовые мысли написать кровью на лоскуте рубашки, но то, что годилось для графа Монте Кристо, совершенно не подходило для условий лисецкой тюрьмы. Потом его долго мучили сомнения по поводу баландёра, может, действительно, это ему померещилось? И как это проверить? А что, если он передаст записку прямо в руки следователя? Измученный отсутствием ответов, Бартенев кое-как провалился в сон, но утром был необычайно бодр.

Привычно грохнула кормушка, и к ней вытянулась длинная очередь. Бартенев встал в ее конце и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, как цирковая лошадь. Его мучила арестантская неторопливость людей в ожидании порции пищи.

– Спокойнее, любезный, – он едва услышал ветерок, сорвавшийся с губ Нестерова, проходившего мимо. «Действительно, как ребёнок», – подумал Бартенев и больше уже не нервничал. Мир перестал быть размытым, и появились четкие детали происходящего.

Наконец, последний арестант забрал свою порцию, и Владимир Андреевич шагнул к двери.

– Бартенев, не забудьте про перевязку, – громко потребовал врач.

– Да, хорошо.

Снова на мгновенье в окне мелькнул знакомый цепкий взгляд, и с небольшой задержкой на кормушке появилась миска с привычной арестантской едой. Окно закрылось, и Бартенев немного растеряно пошел на свое место. Значит, все-таки показалось.

Владимир Андреевич сел на нарах возле врача и неожиданно обнаружил в тарелке инородный предмет, похожий на сучок. Вчера бы это открытие его не взволновало. В тарелки часто попадал различный мусор, на который никто не обращал внимания, но сегодня это был не обычный сучок, а сантиметра полтора отполированного дерева. Бартенев ложкой подцепил находку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась химическим карандашом. Так, если есть карандаш, то должна быть и бумага. Точно, серый неприметный комочек плавал у самой стенки миски. Спрятав огрызок карандаша в карман, Бартенев дрожащими пальцами смог незаметно развернуть многократно сложенную бумагу и обнаружил на одной её стороне почти не размытую корявую надпись: «Жду со шлюмкой».

Так, понятно, друг Моряка вышел на связь, но что значит шлюмка? или кто такой шлюмка? Боже мой, что делать?

– Яков Семенович, – обратился он к врачу, – подскажите, что такое шлюмка?

– То, что у вас в руках, любезный, – ответил Нестеров и, увидев растерянное выражение лица товарища, пояснил, – тарелка в смысле, а что? Начинаете изучать воровской жаргон? Ну правильно, когда-нибудь может пригодиться.

Так, отлично, посуду обычно забирали через час, значит, есть время на сушку бумаги и составление ответа. Однако внимательнее присмотревшись к клочку, Бартенев с удивлением обнаружил, что тот почти не промок, наверное, очень сильно был скручен. Дело явно упрощалось. Владимир Андреевич поставил миску на пол и прилег боком на нары, предварительно закутавшись в пиджак. Внимательно огляделся кругом, убедился в том, что за ним не наблюдают, послюнявил карандаш и на чистой стороне записки вывел два слова. Снова туго свернул записку в трубочку и зажал её с огрызком карандаша в руке. Есть он уже определенно не мог. Эмоции били через край. Сходил и выплеснул содержимое миски в парашу. Час длился вечность. Наконец окно грохнуло, и цепочка людей потянулась сдавать посуду. Бартенев пристроился за последним арестантом и, когда тот сдал миску с ужасом вспомнил, что забыл попросить Нестерова обозначить его фамилию, иначе баландер мог запросто скинуть тарелку в общую кучу.

– Бартенев! Я больше про перевязки не напоминаю, – раздался знакомый рассерженный голос.

Владимир Андреевич поставил тарелку на кормушку и заметил, как рука баландёра не схватила её за край, а каким– то особенным образом накрыла сверху ладонью как раз там, где лежал карандаш с запиской. Дело сделано. Бартенев на негнущихся ногах подошел к Нестерову и крепко пожал ему руку…

Март 1984, г. Лисецк

Ровно в семь утра одетый в неброский темно-синий спортивный костюм и такого же цвета ветровку, Нелюбин уже выбегал на свой обычный маршрут. Два километра трусцой заряжали организм на весь день скрытой энергией и позволяли до мельчайших деталей спланировать день. Кирилл Филимонович был уверен в том, что благодаря этой привычке ранняя старость ему не грозит. В домах зажигался свет, люди просыпались большей частью раздражительными и вялыми, кто, заработавшись допоздна, кто просто с похмелья, а Нелюбин уже вдыхал полной грудью чистый, еще не загазованный транспортом воздух и наслаждался наступлением нового дня.

Но сегодня привычного удовольствия он не получал, и виной тому была глупая ситуация с этим недоделанным французишкой. Появился, как черт из табакерки, напылил, навонял, заставил поругаться с дочерью и исчез. Интересно только, он специально раньше пришел и допросил Алёнку или случайно так вышло? Ничего, выясним. Мысль, ещё с вечера пришедшая ему в голову, сейчас была окончательно доработана и приведена в действие. Уже вбегая во двор, Нелюбин неожиданно поскользнулся на ровном участке дороги и растянулся прямо перед своим подъездом. Растяжение отозвалось резкой болью в голеностопе. «Не было печали – черти накачали. Ну, ничего, за это ты тоже ответишь», – зло улыбнулся он, поднимаясь на ноги.