Эхолетие - Страница 110

110

– Могу я узнать, что с ним ?

– Можешь, когда увидишь . Сам не знаю. Но шмотки бензином воняют. Не теряй времени. Жду.

Он повернулся и, не прощаясь, пошел домой.

Семён Аркадьевич Познер, врач первой градской больницы, вошел в квартиру Моряка ровно через семь минут совершенно другим человеком. В пальто, накинутом на серый костюм, в белой рубашке, умытый, причесанный и с саквояжем в руке. Моряк в душевой мыл тело Бартенева. Доктор зашел в ванную, понюхал вещи Владимира Андреевича, отстранил властной рукой Моряка и присел на корточки:

– Так, его надо на кровать, в комнату, – коротко сказал он, и Шестаков покорно перенес тело в крохотную спальню и положил на кровать.

Врач поставил саквояж на табурет, раскрыл его, достал старенький стетоскоп, состоящий из деревянного конуса и двух резиновых трубок. Познер вставил трубки в уши, а конусом долго водил в области сердца и легких. После этого приоткрыл веки Бартенева, пощупал пульс и удовлетворенно покачал головой. Тут же снова нырнул в саквояж, достал неизвестную Моряку микстуру, засучил рукава и принялся натирать ею всего Бартенева.

– У меня в чемодане грелка, будьте добры, наполните её горячей водой.

Моряк молча достал резиновое изделие и скрылся на кухне. Врач тем временем продолжил массаж. Спустя десять минут он открыл настежь створку окна, положил горячую грелку в ноги Бартеневу и до горла накрыл его одеялом. На протяжении всей процедуры Владимир Андреевич то приходил в сознание, то снова проваливался в забытье. Врач поднялся, сложил инструменты в чемоданчик и раскатал рукава рубашки обратно. Визит подошел к концу.

– Сеня, что скажешь? – Моряк старательно выговаривал каждое слово.

– Ну что сказать, – вздохнул врач, – предварительный диагноз – отравление угарным газом. Ваш друг, простите, где-то в гараже работает? – оставшись без ответа, он продолжил, – плюс истощение… да-с… сильное… состояние тяжелое, одним словом, но Бог даст, выкарабкается. Молодость организма это фактор немаловажный… хотя…

– Не тяни, что хотя? – Шестаков угрожающе выдвинул вперед квадратный подбородок.

Эскулап боязливо сжался, но ответил:

– Хотя возможны последствия, осложнения, так сказать … мда-с … – увидев очередное продвижение челюсти вперед, он закончил практически по-военному, – может ослепнуть, оглохнуть, возможен отек мозга или проблемы с сердцем. По-хорошему, его надо определить в клинику, но я так понимаю… Одним словом, на днях все прояснится. У меня всё. Ах, да, ему необходимо молоко, желательно фрукты, овощи, ну и вообще полноценное питание.

– Ясно, спасибо, Сень, выручил, – Моряк достал из заднего кармана брюк красную, сложенную пополам бумажку и вручил её врачу, – да и не забудь про клятву Гиппократа… короче, у меня сегодня никого не было, и ты никого не лечил.

Врач понимающе кивнул, поблагодарил и бесшумно закрыл за собой входную дверь. Моряк, оставшись один, подвинул табурет к постели, присел и долго смотрел на своего бывшего товарища.

Бартенев очнулся, когда наступило утро. Он открыл глаза от знакомого перестука колес поезда в голове, усиленного тошнотой и болью в груди. Над ним висела незнакомая стеклянная люстра, рядом стоял табурет с зеленым яблоком и стаканом молока. За окном по-весеннему ярко светило солнце. Неожиданно яркий диск закрыла чья-то тень. События вчерашнего дня пролетели одно за другим и свинцом пригвоздили больного к кровати. Бартенев присмотрелся к тени и лишился чувств. На ветку лез палач с наганом в руке и с ненавистной ухмылкой .

Шестаков сидел на кухне, когда услышал звук в комнате. Он вошел, но картина оставалась той же. Бартенев был без сознания, и лишь ворона громко каркала на ветке тополя рядом с окном.

Второй раз Владимир Андреевич пришел в себя от резких толчков в плечо. Он очнулся, и в вечерних сумерках с ужасом увидел склонившегося над ним чекиста, который безжалостно тряс его за руки. Бартенев из последних сил схватил палача за горло и сильно сжал пальцы.

– Ну наконец-то, я уж подумал всё, амба, – Моряк осторожно снял со своего плеча вялую руку больного и положил её на кровать, – ну чё ты грабками размахался? Володь, послушай, ты сутки без еды и воды. Ща стакан молока примешь, кровь из носу. Так доктор велел.

Шестаков приподнял вяло сопротивляющегося Бартенева и поднес стакан к его губам. Молоко частично растеклось по кровати мокрым пятном, но небольшое количество всё же достигло цели. Владимир Андреевич что-то сказал.

– Не расслышал, Володь, повтори, – Моряк нагнулся к нему.

– Что с Лизой и Катей? – еле слышно произнес Бартенев, и его тут же стошнило на подушку.

Шестаков вторично приподнял его голову, перевернул подушку обратной стороной и с огорчением пробурчал:

– Да, такими темпами ты не скоро оклемаешься… Катя, Лиза… скажи, ну зачем им покойник?

– Что с ними? Где они? – упрямо просипел Бартенев.

Моряк раскрутил стакан с остатками молока и поднес его к лицу Владимира Андреевича.

– Значит так, мне «лепила» приказал тебя кормить и поить. Я тут сутками на якоре возле тебя стоять не собираюсь. Хочешь получить ответ на свой вопрос – влей эту хрень в себя и проживи с ней пять минут. Потом всё узнаешь.

Бартенев зло уставился блестящими глазами на Шестакова, но приподнялся и оперся на локоть. Взял стакан и одним махом выпил молоко, после чего обессилено упал на подушку, сжимая в руке граненое стекло. Моряк посмотрел на часы и засек время, поглядывая краем глаза на больного товарища. Молчание длилось целую вечность.

– Ну что, молодца, когда захочешь. Значится так, твои благополучно добрались до Питера. Мне Курган сразу маякнул. Месяц они там у него прокантовались. Это точно. Маляву я твою скинул им в тот же день, как получил. Она до них доскакала. Это тоже точно. Но есть проблема, – Моряк опустил голову и посмотрел себе под ноги, – дорожка у меня оборвалась с Курганом. Подрезали его залетные, одним словом. Накануне он мне цинканул, что собирается их к финикам отправить, но успел ли или нет, я не знаю. Его пристяжь тоже не в теме. Он один работал. А теперь вот в деревянном клифте отдыхает. Такие дела . Чего замолк?

110